Росстат каждый год публикует рейтинг опасных профессий. Неизменно в рейтинге пилот, лесоруб, водитель, моряк и рыбак, электромонтажник, строитель. Но если взять суммарную статистику по годам, с максимальной смертельной опасностью сталкивается шахтер. В спокойные годы риск погибнуть у шахтера — 20 летальных случаев на 100 тысяч работников. Если случается крупная авария вроде недавней на шахте «Листвяжная», то цифра зашкаливает и превосходит остальные профессии в несколько раз.
У горняков есть поговорка: «Шахтер в землю спускается — с белым светом прощается». Я десятки раз спускался в забои — и не только в России. По впечатлениям, это не только опасная, но и самая трудная, бесчеловечная, просто адова работа. Технологии ничего не меняют — стахановский ли отбойный молоток в руках или роботизированный проходческий щит с единственным оператором — все равно живой человек вгрызается в преисподнюю. Если кто и может назвать себя рабом на галерах, то это шахтер. Неоднократно наблюдал, как даже те шахтеры, которые в земной ипостаси являются мягкими и вежливыми людьми, оказавшись под землей, переходят, как черти, исключительно на нецензурную лексику.
Помимо высокой аварийности, эта профессии несет риск профессиональных заболеваний. В Кузбассе он в 7-8 раз выше, чем в среднем по России. На первом месте — пылевые заболевания органов дыхания, тугоухость, вибрационная болезнь, болезни суставов и мышц. Можно сделать печальный вывод: если шахтер не погиб под землей и выбрался на белый свет, то с большой вероятностью станет инвалидом. Перевешивает ли экономика угольной отрасли неизбежные человеческие жертвы?
Думаю, после суровой отповеди президента Путина руководители шахты «Листвяжная» будут наказаны. Докопается ли следствие до истины? Уже сейчас есть вопросы, которые вызывают недоумение. «Листвяжная» входит в пятерку лучших шахт России, а ее руководитель в 2021 году признан лучшим директором Кузбасса. Если техника безопасности нарушается на лучших предприятиях, как обстоят дела на тех, что похуже? Что если буквальное соблюдение норм безопасности приведет к остановке шахты и уголь на гора выдаваться не будет?
В пользу такого предположения говорит то, что не удалось установить виновников последнего крупного взрыва на шахте «Северная» в Воркуте (36 жертв) в 2016 году. Дело, которое было под контролем у главы СК Бастрыкина, закрыли. В Кузбасском бассейне последний крупный взрыв метана произошел в 2010 году на шахте «Распадская» (91 жертва), но следствие, которое курировал опять же Бастрыкин, захлебнулось в противоречивых фактах и показаниях. Дело происходит в окрестностях преисподней, истину не найдешь…
Нужна ли стране отрасль, которая обречена на жертвы? Президент Путин на последнем совещании костерил начальство за стремление заработать ценой человеческих жизней. Но что если проблема глубже, чем халатность и жадность, а причина аварийности кроется в непредсказуемости земных недр, выплевывающих смертоносный метан? Гигантские землетрясения не можем предсказать, что же говорить о выбросах газов в подземных забоях?
Стране нужен уголь? 15% энергобаланса России — станции на угле. И в металлургии без него не обойтись. Да, это стратегическая зависимость. Но ведь три четверти российского угля добывают на открытых разрезах, где аварийность в сотню раз меньше. Почему не взят гуманный курс на постепенное сокращение количества угольных шахт?
Такой опыт в России имеется. В 1990-х годах была проведена приватизация угольной отрасли, и после санации нерентабельных предприятий сотни шахт, в том числе знаменитые, были закрыты. Опыт угольной отрасли считается едва ли не единственным примером удачной приватизации в топливно-энергетическом секторе. Никакого сравнения с электроэнергетикой. Удалось решить даже проблему градообразующих предприятий, вокруг которых выросли крупные поселения. Как, кстати, моногород Белово с тремя сохранившимися шахтами, в их числе — «Листвяжной».
В СССР на 1 миллион тонн добытого угля приходился 1 погибший шахтер. Каждый год случалось по десятку аварий с жертвами, хотя столь масштабных, как на «Распадской» и «Листвяжной», и близко не было, поскольку шахты были значительно меньше. Это была закрытая статистика, которая могла подмочить стахановские рекорды. Но сейчас-то что мешает заняться арифметикой? «Листвяжная» — 5 миллионов тонн в год. Получается, что на алтарь экономики возложено жертв в 10 раз больше, чем в тоталитарный советский период.
Мировые цены на уголь в 2021 году подскочили в 5 раз. Угольная отрасль эшелонами гонит уголь за границу. Кстати, 44% выручки РЖД — это транспорт угля. Экспортная выручка угольной отрасли достигла 12 миллиардов долларов, всего в два раза ниже сельхозпродукции или нашего бесценного газа. Но о массовых жертвах среди фермеров что-то не слышно. Так или иначе, шахтеры, как бы ни стращал президент директоров и собственников, обречены оставаться жертвами макроэкономики. За зарплату, которая вовсе не поражает воображение, — 50-60 тысяч. И 100 тысяч на подземных работах, когда шахтер, чтобы выполнить план, вынужденно не обращает внимания на газовые анализаторы.
Мы заливисто смеемся над «зеленой энергетикой», которая стала трендом в развитых странах Запада. Слабостей у нее на данный момент немало. Но является несомненным фактом, что первой в борьбе экологов с углеводородной энергетикой пострадала угольная отрасль. Дело не только в выбросах, но и в непозволительной статистике жертв и профессиональных заболеваний. В Англии, которая сто лет назад добывала четверть всего угля в Европе, все угольные шахты закрыты. Скоро закроются последние шахты в Шотландии и в Уэльсе. Рурский бассейн в Германии перешел на другую деятельность. В XXI веке, помимо возобновляемых источников, известны значительно более безопасные источники энергии — газовые и атомные станции. Однако в Энергетической стратегии России, вопреки мировому опыту, будущее угольной отрасли обрисовано в наступательных тонах. К 2035 году Россия превратится в крупнейшего экспортера угля. Холдинг СДС, который владеет «Листвяжной», рассчитывает за 15 лет увеличить добычу угля в два раза. Возрастет ли пропорционально количество жертв — вопрос риторический.
Нет ничего страшного в сворачивании одной из отраслей энергетики. Академик Велихов рассказывал мне, что его дед считал, что основой отопления Москвы в середине ХХ века будет хворост и дрова. Ленинский план ГОЭЛРО, сейчас забылось, стоял на торфяной промышленности. В СССР был торфяной вуз и торфяной НИИ, хотя нынче это выглядит анекдотом. Уголь, давайте честно, — топливо эпохи индустриализации. В цифровую эпоху он выглядит анахронизмом и атавизмом.
Император Александр III, памятник которому в этом году открыл президент России, говорил: «Россией управлять несложно, но бесполезно». Конечно, бесполезно, если не видеть за деревьями леса. Или за авариями на шахтах не различать неразрешимых проблем архаичной в XXI веке угольной отрасли.
Сергей Лесков
Подпишись: